Проходят люди. На углу старуха в помойке ищет разные остатки. (Раскрашенная, с деревянным сердцем кружится карусельная лошадка.)
Суровый маклер заключает сделки. Бродяга спит, укрывшись за палаткой. (Купаясь в смехе, в детском восхищенье, кружится карусельная лошадка.)
Сидят влюбленные. Поспешно пишет несчастный и глотает яд украдкой. (Скончался соловей. Кружись, как раньше, не плача, карусельная лошадка!)
Моя история чудесна и правдива. Однажды в сумерки мне горько рот свела соль одиночества. Кровь стала сиротлива. У сердца не было ни одного крыла.
Я шел и шел... Вдали на скрипках пела жалость: играли сумерки, чтоб стало мне грустней. Душа медлительно в брусчатку одевалась. (Быть в одиночестве раздетой чуждо ей.)
Я шел без света, без цветка, без друга и без полоски моря за стеною. И карусельная лошадка, видя, что я так одинок, ушла со мною.
И в сердце у меня с тех пор доныне, в плену у музыки совсем несладкой, купаясь в смехе, в детском восхищенье, кружится карусельная лошадка.
(Она раскрашена, а сердце - из древесины крепкой, как брусчатка.)
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ КАРУСЕЛЬ РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ КАРУСЕЛЬ (пер. Куприянова) Тень крыши совершает оборот за крышей вслед, и дальше табуны коней пятнистых из такой страны, что долго медлит, прежде чем прейдет. Иной в коляску пеструю впряжен, но все хранят достоинство на мордах, свирепый лев, он рыжий, но из гордых, и вот опять все тот же белый слон.
И как в лесу, такой же здесь олень, но он оседлан, бледная в седле сидит девчонка, догоняя тень.
На льва уселся молодец верхом, вцепившись в гриву, управляет он, лев скалит зубы, дразнит языком.
И вот опять все тот же белый слон.
Потом несут по кругу жеребята блондинок юных, но для этой скачки уже больших, и те глядят, чудачки, растерянно и даже вверх куда-то.
И вот опять все тот же белый слон.
То вверх, то вниз, по кругу карусели несется этот разномастный строй, цвета смешались, нет конца и цели, и не понять, кто первый, кто второй. Лицо мелькнет, но разве вы успели, поймать его улыбку: пролетели лишь тени, ослепленные игрой.